Мир дотянул до столетия Джека Керуака, но многим сейчас, конечно, не до того: кажется, ни интересных новых изданий, ни юбилейных торжеств, ни фильмов, ничего по этому поводу не будет — по крайней мере, в русскоязычном пространстве ничего такого не готовилось и уже не приготовится. Нельзя, тем не менее, сказать, что Керуаку с изданиями на русском не везло — его издавали, переиздавали, доиздавали и, надеюсь, будут продолжать. Куда там Берроузу, самую известную работу которого — „Naked lunch” — русский читатель узнал под именем «Голый завтрак» и с этим знанием остался... Нельзя, тем не менее, и сказать, что Керуаку повезло. Начатые было серии его изданий останавливались — как не вышло полностью собрание сочинений, стартовавшее тремя томами издательства «Просодия» в 2002-м, так застопорились и более поздние выпуски его книг. Про издание раннего романа «Город и городок» разговоры идут, кажется, пятый год — книги Керуака успели сменить издательство и выходят теперь не в собственном оформлении, а в серии имени Чака Паланика (что тут скажешь) вместе с другими вполне достойными, без которых и Паланика-то никакого не было бы. Всё это слегка обидно и смешно, но не очень важно, лишь бы книги выходили — но, кажется, недавно всё опять поприподвстало… Не тот автор, на которого издателям будет хватать бумаги в условиях нарастающей по ходу пандемии нехватки бумаги, а уж в связи с последними событиями...
Если воспользоваться несколько каламбурной метафорой, то по дорогам русскоязычного книгоиздания Керуак путешествует, как и положено, — автостопом. И пока что никто не довёз его до места назначения. Неизданного — море. Но, видимо, приоритетным автором в России он так и не стал. Присел — если продолжить ту же метафору — на обочине.
Пол-жизни назад среди моих друзей, приятелей и знакомых, кажется, не было человека, который бы Керуака не читал, хотя достать его в книжных магазинах было сложнее, чем сейчас. Он даже не всем нравился, и — помимо множественных восторгов — мне очень хорошо помнится, что сказал о романе «На дороге» (хотя, наверное, тогда ещё о романе «В дороге», т. к. версию Когана достать было проще, чем перевод Немцова) друг-музыкант Женя. Что-то в духе: «Совершенно не моё, но очень заразительно». «Керуак как вирус» было бы темой, достойной, возможно, того самого Берроуза, если б был Берроуз — можно даже представить себе это мыслительное приключение, вспомнив, что писал о работе с языком и о прозе Керуак и что писал о языке-вирусе Берроуз. Но оставим это разделённым воображениям — читателя и моего собственного. Важнее, что Берроуз успел действительно написать — а он считал, что Джек Керуак был писателем, то есть — писал, в противовес тем «писателям», которые не пишут, а только демонстрируют своё писательское мастерство (далее — метафора про тореадоров, выделывающих свои штуки на арене без быка).
Итак, Джек Керуак был писателем. Джек Керуак был — и остаётся — заразительным писателем. Который действительно писал.
Что же он писал?
Радость, горе, безумие, боль, дорогу, любовь, джаз, детство, огромную страну, маленьких людей, «огни большого города», фары на трассе, огоньки звёзд в ночном небе, одиночество, Будду, опустошение, горы, с которых упасть невозможно, говорящие реки, секс, счастье носить старые ботинки и открывать новую пачку сигарет — и…
Главное, наверное, что он писал свободу. Свобода — если не опускаться с вершин духовного шалопайства до философии — это разнообразие. И вот его Керуак писал.
А разнообразие, конечно, не в смысле строгого учёта и регистрации всех этикеток выпитого алкоголя, прослушанных пластинок, виданных мест и так далее — романы-каталоги писали другие люди — а в смысле позволения любой бытовой или житейской мелочи быть носителем божественного — откровения — сатори — света — присутствия — чего угодно.
Джек Керуак позволял это помянутым уже ботинкам или сигаретам с тем же бережным и любовным вниманием, что и встречам, расставаниям, природе, музыке… Начнёшь перечислять занимавшие писательское сознание Керуака предметы и явления — не остановишься, проще сказать, что занимало его примерно всё, что шло под руку и оказывалось в поле зрения.
Казалось бы, с таким подходом все его книжки должны быть примерно одинаковыми: мол — доедая с маслом булку мы с приятелем шли по переулку, а там такое и сякое, потом мы как-то оказались в другом городе, а там другое такое и сякое и вот ТАКОЕ… Некоторые, конечно, умудряются Керуака и так читать, ничем при этом не заражаясь, но — как и любой другой писатель — он же не обязан всем нравиться, к тому же знаю я много людей, полюбивших «На дороге» и «Бродяг Дхармы» (например), но категорически не принявших (тоже например) «Доктора Сакса» и «Ангелов опустошения». Всё это нормально. Разнообразие.
А книги-то очень разные. Прочитав «На дороге», трудно отказаться от соблазна навсегда навязать писателю и человеку Джеку Керуаку облик, образ действия и в целом жизнь Сала Парадиза — под этим именем Керуак в романе выводит, конечно, себя, но тем не исчерпывается. Салу Парадизу всегда плюс-минус 25 и он, конечно, всегда где-то в пути, в баре, в тусовке… Но Джек Керуак бывал и домоседом.
Сам он говорил в интервью (оно есть в фильме «Что случилось с Керуаком?»), что пишет разные книги по-разному.
Есть, мол, вещи повествовательные, их надо писать сидя за пишущей машинкой, в которую — желательно — вправлен рулон бумаги, и — писать их надо более-менее в один присест. Так и была написана «На дороге» — на рулоне бумаги за две или три недели, в которые Джек от машинки не отходил, подстёгивая себя кофеином и другими стимуляторами. Конечно, и к этой книге нашлись в архиве какие-то заметки и черновики, но в целом — сел и написал.
А есть другие книги — медитативные, визионерские — которые пишутся медленно, карандашиком в блокноте, и собираются потом из многочисленных заметок-медитаций. Таковы, например, «Тристесса» и «Сатори в Париже», поздние вещи, мощные поэтические (хоть и в прозе) произведения, в которых синтаксис и интонация важнее сюжета и сведя которые к чистой фабуле читатель получит пшик.
Есть и сочетающие оба подхода романы — «Биг Сур» и «Ангелы опустошения».
На мой вкус, книга «Видения Коди» из этой дихотомии несколько выламывается и стоит отдельно от прочих романов. Отечественный издатель назвал её «продолжением» «На дороге» совершенно напрасно — это расширение, углубление и что угодно, но не «продолжение». Там тоже есть и повестовательные куски, и медитативные, есть даже расшифровки явно не трезвых разговоров Джека с его героем Нилом Кессиди (он же Дин Мориарти в «На дороге», он же Коди Помрей). Но о ней позже.
«Настоящий» Керуак, конечно же, открыт читателю во всех своих книгах, если читатель не ждёт, что Джек сейчас легко забросит рюкзак на плечи и отправится колесить по Америке, крича «ура!», заваливаясь в каждый новый бар и так далее, и так далее. Он может быть в отчаянии, он может быть в беспамятстве после нескольких суток пьянства, он может быть очарован красотой пейзажа настолько, что не слышит даже собственных мыслей — но он открыт миру. И нам. Бери да читай.
В свободной открытости миру — со всей его красотой и грязью, любовью и одиночеством, счастьем и бесприютностью — наверное, и кроется та самая заразительность Керуака. Может быть неблизок и страшен автостоп, джаз может совершенно не нравиться, алкоголь и сигареты — фу, бесцельные блуждания по стране — зачем, одиночество и смерть — лучше сходить к психологу, растворимый кофе — тоже гадость, конечно… Но открытость миру всё равно подкупает. Джек Керуак был писателем. То есть писал. И в своих писаниях создал вселенную, в которой отчасти жил, отчасти хотел бы жить. И честно прожил свою писательскую жизнь, путешествуя из этой своей вселенной в нашу общую и каждый раз принося оттуда разные драгоценности — часть из них я уже перечислил и возобновлять список не буду.
Выше, обещая продолжить о «Видениях Коди», я хотел сказать, что именно эта книжка для знакомства с Керуаком важна более прочих. Но она же — самая сложная. Писатель Джек Керуак в ней вываливает перед читателем огромные куски сырой, совершенно никак не обработанной, памяти человека Джека Керуака — в виде расшифровки ли магнитофонных записей, медитаций ли на Коди Помрея той или иной степени сюжетности и в той или иной степени визионерские… Уследить за всем, что проносится в книге, сложно, пересказать — и невозможно, и не имеет смысла. В «Видения Коди» стоит нырнуть, если вы — Вы, читатель — хотите «увидеть» и Джека Керуака, и Нила Кессиди, и всё и всех остальных. Всё — ради этих видений. Ради того, чтобы в читателя как-то поместился и заработал сгусток живой памяти Керуака — не в виде «мемуара», а прямо как есть.
И как верно, что человек, обдумывая что-то, мыслит более-менее связным цельным текстом (а не словами, не отдельными предложениями и не главами, не законченными образами), так же верно, пожалуй, что предаются воспоминаниям и плывут по волне памяти люди — текстом вот таким, как у Керуака: спонтанным, сбивчивым, сложным.
Говоря иначе, Керуак в «Видениях Коди» не описывал, а буквально пичкал свои буквы на бумаге — тем временем, теми местами, тем воздухом, и так далее.
И, конечно, в этой книге драгоценностей, о которых говорилось выше, не меньше, чем в прочих, а то и больше. Но и скрыты они гораздо сильнее, так что для первого знакомства с писателем Керуаком книга может и не подойти.
А что с этими драгоценностями делать — исключительно наша проблема.
Поэтому во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, когда никто, никто не знает, что со всеми случится — я думаю о Джеке Керуаке.
Вспоминаю себя где-то в глуши Свердловской области — почти двадцать лет назад — под проливным дождём, за которым уже в метре от меня не было ничего видно, кутающим покетбук Керуака в куртку, в несколько слоёв. Сам-то всё равно промок уже, но спина куртки внутри ещё сухая, если навертеть хорошо и правильно — книжечка не размокнет и не развалится. Тогда — как и сейчас — не казалось, что Керуака ещё будут издавать.
Вспоминаю, как первый раз в жизни мне в лицо прикатилась морская волна — и какое это было странно знакомое ощущение паники, потерянности и совершенной свободы: вот он я, а вот оно всё остальное. Ну, привет, всё остальное! Я в тебе ещё и ещё побарахтаюсь.
